—

После школы я поступил в Московский авиационный институт и в 1941 году успел окончить первый курс. Как пришла война? Утром я проснулся, позавтракал, сел за свой стол дома. Зубрил матанализ и высшую геометрию — мне предстояли экзамены. Рядом на красном комоде стоял приемник, по радио зазвучали военные марши, и это вызвало тревогу. Потому что уже был слух, что что-то случилось. А дальше война покатилась так, что люди забыли о личной жизни, о судьбе и подчинялись только одному — «это нужно для войны». Сразу все взрослое население ушло на фронт и не вернулось.

В армию я попал через комсомольский набор в мае 1942 года. Позвали в комитет комсомола института: кто пойдет, кто хочет? Мы пошли в деканат, написали заявление, нас декан ругал: «Вы ничего не понимаете! Вас готовили в авиационный институт. Вы нужны строительству. У вас заводы!» А мы: «Нет, мы хотим в войне победить». Деканат нас не отпускал, но мы все равно ушли. Поскольку мы уже имели техническое образование, нас направили не просто в стрелковую роту, а в Харьковское артиллерийское училище. Без экзаменов подготовили артиллеристов и присвоили звание лейтенантов.

Меня направили на Урал. Я стал замкомандира пушечной батареи на конной тяге в 43-м Даурском стрелковом полку. Все там были сибиряки, один я из Москвы. В январе 1943 года нас отправили на Центральный фронт.

Нас обучили, но когда я приехал на фронт, я сразу почувствовал, чего мне не хватает — умения воевать. Уметь воевать — это не только стрелять. Это не только увидеть немца, это еще этого немца поймать, поймать удачно и хитро. А мы всю войну воевали силой. И написал я в училище, что мне не хватает знания тактики. А преподаватель по тактике говорил нам, когда мы приезжали на поля тренироваться: «Давайте, ребята, порезвитесь, пособирайте поспевший урожай». У него была позиция: пусть поедят, а война за два часа всему научит.

И еще я не понимал, почему от дома до дома надо бежать, согнувшись в три погибели. Как только я показывался, по мне начинали палить. А почему мы не стреляем? А у нас нет патронов.

Мне говорили: «Какой же ты дурак, а если бы твое письмо пришло по назначению? Кто-то тебя пожалел наверно и это письмо порвал».

—

Медаль «За отвагу» — моя первая боевая награда. Курская дуга — это была школа. После сражения я почувствовал, что закончил другое училище — фронтовое, и стал командиром. Я посеял в сознании умение управлять собой в любой обстановке и научился слову «надо».

Мы съели всех лошадей, которые у нас были транспортным средством. Снег сошел, и мы корни ели. Варили шкурки с дерева, березовый сок пили. Всю траву, которая пошла, мы сразу же съели. Ужасный был голод, и эпидемия была, потому что вши начались. Ни землянки, ничего: на снегу лежали больные тифом. Я снимал с себя белье, тряс над костром и слышал, как лопаются вши.

А дальше было форсирование Днепра. Дивизия наша переправлялась через Днепр самостоятельно, без поддержки и прикрытия. Все готовилось тихо. Переправа шла на подручных средствах. Не было ни понтонов, ни лодок, ни плотов — а если и были, то предназначались для патронов и средства связей. Никаких пушек, никаких минометов.

—

Переправа намечалась 16 октября в ночь. Стояла очень ясная погода, и с запада на восток, прямо нам в лицо, светила полная луна. На глади Днепра было прекрасно видно лунную дорожку и все, что на ней могло плыть. Было тихо. Мы за несколько дней до этого готовились: надо было окопать землю, чтоб не с открытой местности, а из окопов люди бросались в воду.

—

Переправочным средством была чурка сухого бревна, перевязанная проволокой и привязанная к поясу. Это средство спасало от мин и осколков. Левой рукой я держался за проволоку у самого бревна, правой греб, а за плечами был вещмешок и завернутая в пленку ракетница: ракеты, патроны, и больше ничего. В сапогах и в одной гимнастерке. Плыли мы тихо. На Днепр опускался туман, и берег можно было увидеть, только высоко подняв голову. Сколько я плыл, не помню, наверное, это были часы. Сколько нас было, тоже не знаю. На середине реки нас немцы обнаружили, и вода в Днепре закипела. Помню одни всплески ослепительные от снарядов — то справа, то слева, то спереди.

Ноги вскоре окоченели, рука сжалась в кулак. Уже на том берегу оглянулся назад, все острова были усеяны трупами, телами раненых. Я уткнулся коленками, почувствовал землю, положил руки перед собой, а на них голову. Я лежал и не мог встать. Комбат сказал: «Лейтенант, вставай, сейчас будем штурмовать немцев. Нужен огонь батареи». Вот это слово — «надо». Я встал.

Когда рассвело, пошли в контратаку. У нас не было оружия — все было мокрое. Мы просто душили людей. Я не помню, что я делал еще. Может быть, рты разрывал. Я был ужасным зверем. Немцы бежали, мы бежали следом, нас отстреливали, летали над нами самолеты — и наши, и немецкие, сбрасывали бомбы. Ползали немецкие танки. Был песок, лужи, воды по пояс, мы плескались в этой жиже и добрались до огневой позиции немцев. Немцы бросили пушки свои, причем пушки были странные: чтобы зарядить их, надо было опустить ствол, зарядить, снова поднять и только потом стрелять. Но все это я как-то чудом понял. За битву на Днепре я получил орден Красного знамени.

Потом, уже на территории Германии, война была совсем другой. Мы пришли в немецкий город Котбус, который американцы и англичане разбомбили, превратили в руины. Город был не из домов, а из разрушенных каменных пирамид. Все люди погибли. У меня волосы тогда дыбом встали, страшно.

В ночь с 5 на 6 июля 45-го года в Карловых Варах я был ранен. С городского аэродрома улетали самолеты, на которых стремились убежать от правосудия многие виновные, в том числе и немецкое командование. Мы обстреливали аэродром, и однажды немцы открыли ответный минометный огонь — накрыли мою батарею. Очнулся в пражском госпитале. 10 октября меня выписали из госпиталя и признали негодным к службе.

—

В Москву я вернулся в конце октября. Институт я окончил в 1950 году, стал радиоинженером. После института до пенсии работал в Отдельном конструкторском бюро в НПО «Алмаз».

Со своей будущей женой я учился в школе с 1 по 10 класс. Она была художницей, мы выпускали стенгазеты. Вместе до войны успели поступить в институты, она — в архитектурный, а я в МАИ. Оба успели закончить первый курс, были отличниками, пошли в армию. Оба служили в артиллерийских войсках. Вместе уцелели и вернулись живыми, встретились, снова продолжили дружбу. В 46-м году поженились, прожили вместе 69 лет. У нас родился сын, появились внуки. 19 января этого года я проводил ее в последний путь.