—

Я был из партийной семьи. Отец вступил в партию в 1924 году по призыву Ленина. Я человек неверующий, марксист с пеленок — так был воспитан родителями. Но и с ужасами сталинизма мы столкнулись. В 1937 году мой отец был арестован как враг народа, тогда всех иностранцев арестовывали. Впоследствии он узнал, что на него нажаловался сторож раскулаченный, украинец. Когда уже после войны отца освободили, он пошел к нему и спросил за что? А тот ответил: «Меня вот раскулачили, а ты тут, понимаешь, директором совхоза работаешь». Я вам так скажу — правильно говорят, что 70% людей были арестованы по наговору. Мой отец после речи Хрущева переоценил свои взгляды, разорвал портрет Сталина. Но я нет, я оставался марксистом. Потом уже и отец говорил: «При Сталине был порядок. А когда пришел к власти Брежнев – был уже беспорядок». На Сталина надо по-разному смотреть — при нем были хорошие вещи, но и заскоки были.

У нас было в батарее двенадцать национальностей. Нами командовал армянин, Оганес Габриелян. Я — латыш, командир другого взвода — белорус, третьего — русский. Полный интернационал! Даже цыган у нас был один. Но никакой национальной розни между нами не было, была такая дружба, что и думать не думали ругаться. У всех одна была цель — бить немцев. Правда, азиатские ребята молились, приходилось их ругать. Они же в одном месте соберутся и молятся, могут же ударить, сразу несколько человек убьет!

В 1941 году я закончил школу и получил паспорт. Так как мать у меня была русская, то и в паспорте поставили национальность «русский». В 1943 году меня взяли в армию, я был направлен в Смоленское артиллерийское училище в городе Ирбите под Свердловском. Закончил училище в 1944 году и был направлен на первый белорусский фронт, получил звание лейтенанта.

Когда я заканчивал девятый класс, мы заключили с Германией пакт о ненападении. Отец мне тогда сказал: «Зря – Гитлер обманет». Так оно и получилось. Когда заключили тот договор, я начал пристально следить за боевыми действиями немцев в Европе, отмечал на картах, как они двигаются, даже переживал за них поначалу, они же вроде как нашими союзниками были. И когда Гитлер объявил о нападении на нас, мне как будто обухом по голове…

Вера у каждого должна быть, и моя вера — марксизм, я на него и уповал. Я считаю, что рай должен быть на земле, а не на небе. Зачем мне небо? Я на земле хорошо хочу жить.

Когда меня направили на первый белорусский фронт к маршалу Рокоссовскому, нас в вагоне ехало 24 человека. Штаб фронта находился в Гомеле. Там нас уже распределяли по разным частям. И нас осталось четыре человека. «А этих — в резерв!» Мы все рты раскрыли и возмущаемся: «Мы что, полковник, к теще на блины приехали?» А нам: «Резерв — это Резерв Главного Командования. Вы направляетесь служить в 1071-й истребительно-противотанковый артиллерийский полк РГК». Ну мы выдохнули – порядок!

Мы поехали искать нашу часть. Так секретно все было построено, что мы два дня эту часть искали. Через «солдатское радио» узнали, что наш полк находится на Быховском плацдарме — переправились в районе Ново-Быхова через Днепр и направились туда. 6 апреля мы оказались в окрестностях деревни Камаричи. Было ясно, солнечно, безлюдно и мы присели поесть. Только сели, как вдруг выбегает откуда-то сержант и орет: «Вы что, сейчас вас всех тут положат». Мы быстро встали, только успели отойти, как вдруг полетели снаряды. Смотрим, там, где мы сидели — столб дыма. Так я попал на фронт.

Меня направили командиром взвода противотанковой артиллерии, сперва был в одной батарее, потом перевели в другую. У нас было в батарее двенадцать национальностей. Нами командовал армянин, Оганес Габриелян. Я — латыш, командир другого взвода — белорус, третьего — русский. Полный интернационал! Даже цыган у нас был один. Но никакой национальной розни между нами не было, была такая дружба, что и думать не думали ругаться. У всех одна была цель — бить немцев. Правда, азиатские ребята молились, приходилось их ругать. Они же в одном месте соберутся и молятся, могут же ударить, сразу несколько человек убьет! А кроме них я не видел ни одного молящегося на фронте! Ни одного попа я тоже на фронте не видел. Но вера у каждого должна быть, и моя вера — марксизм, я на него и уповал. Я считаю, что рай должен быть на земле, а не на небе. Зачем мне небо? Я на земле хорошо хочу жить. В этом и есть главная идея марксизма.

Уже когда демобилизовался и получал новый паспорт, я решил стать не русским, а латышом. Раньше меня все спрашивали – какой же ты русский, у тебя и имя и фамилия не русская. Зато как латышом стал - никаких вопросов.

В конце июня началось наступление 1-го белорусского фронта. Впереди был Бобруйск. Я в Бобруйске не принимал участие в боях, воевали другие батареи. А я охранял мост, который потом все же взорвали. Нас направили на соединение с другой армией, в деревню Сычково. Приехали мы в эту деревню, только стали разбираться и тут видим — по шоссе едет один офицер и кричит: «Немцы прорвались из Бобруйска!» А там дорога три метра шириной и справа, и слева — болото, не развернешься. Я говорю, давай доедем до первого разворота, развернемся и примем бой. Командир батарее на «Додже», у меня был «Студебеккер». Командир батареи поехал вперед, потом я за ним, потом все остальные. Когда доехали до Сычково, я дал команду развернуться и принять бой. И приняли бой, но получилось так, что я оказался впереди своего орудия и получил контузию. Не слышал ничего, может поэтому и храбрый был. Я стоял и командовал до тех пор, пока были снаряды. Когда снаряды кончались, я говорю — уходим. По дороге встретил Хохрякова со своими орудиями. Мы отходили вместе, поехали через какую-то деревню, абсолютно пустую. Проскочили ее, на другой окраине — наши войска. Потом уже немцы ворвались в эту деревню и там остались. Я тогда первый раз узнал, кто такие мародеры. Они отступали и тащили все барахло с собой.

Нас с Хохряковым представили к награде «звездочка» за этот бой. Но когда награждали, мне «звездочки» не досталось и дали мне медаль за отвагу. Но для меня она даже ценней — настоящая боевая солдатская награда.

Потом нас передали Третьей армии генерала Горбатова, и с ним мы шли до Минска. В Минске Рокоссовский окружил немцев, которые потом маршировали по Москве — их всех в плен взяли. Но немцы хотели их освободить. И Рокоссовский отправил в тыл врага кавалерийский корпус Плиева, нас прикрепили к этому корпусу. Вместе с ним наш полк шел до самого Бреста. В боях мы не участвовали, а вступили в бой уже под Брестом. Это было 18 июля. Немцы всем фронтом отступали. А мы в тылу шли, впереди, наша задача была — выйти на Северную Двину, к польской границе, занять плацдармы в Польше. Поэтому нас оставляли по одному эскадрону на разных развилках, на убой. Почти все погибали. Ну мы два дня продержались, а потом нас расфуфырили. Я там был ранен — получил пулю в поясницу, в ступню и в плечо.

В госпитале я пролежал с июля до декабря, потом меня направили во Львов на формирование артиллерийской противотанковой бригады. А уже в марте нас направили под Кенигсберг. Мы оказались во втором эшелоне, поэтому в боях не участвовали, но штурм Кенигсберга я наблюдал. Было 3 апреля, солнце светило, вроде спокойно все, и вдруг над нами загудели самолеты. Шесть часов бомбили Кенигсберг. 6 апреля комендант сдал Кенигсберг, за это его Гитлер проклял. Там я и закончил войну, там же был и 9 мая 1945-го. Я абсолютно все помню, что тогда было. Что утром сегодня было — не помню, а тогда — помню. Считаю, что я отдал свой долг партии.

Уже когда демобилизовался и получал новый паспорт, я решил стать не русским, а латышом. Раньше меня все спрашивали – какой же ты русский, у тебя и имя и фамилия не русская. Зато как латышом стал - никаких вопросов.