—

В начале апреля 1942 года нас отвели к Керчи. Была весна, и у меня в памяти оттуда остались цветущие тюльпаны. Когда наши части отступали из Керчи, мы сделали плот и на плоту переплыли Керченский пролив. Нас было человек пятнадцать. Плот сделали из платформы грузовика. Плыли четыре часа и попали на косу Чушка, потом дошли пешком до Темрюка, а оттуда нас перевезли в Краснодар на переформирование.

Краснодар тогда еще не знал, что такое война. На меня это произвело огромное впечатление. Был май, все ходили в летней одежде. Мы пошли в кино и посмотрели «Маскарад» по Лермонтову. Я оказалась в мирном городе. Было ощущение, что время сместилось. Только что тебя бомбили — и вдруг попал в мирную жизнь.

В 1942 году нас решили отправить в Сталинград. Там мы сначала жили в городском доме пионеров. Перед домом был фонтан, который потом стал очень известным. Белые скульптуры: пионерчики водят хоровод. Тогда фонтанчик был целый. Потом Сталинград бомбили. Мы стояли на Мамаевом кургане, и у нас бомбы не падали, но мы смотрели на все эти самолеты, которые бомбили город. Вечером весь Сталинград пылал.

На Украине в районе Днестра мы у костра пели украинские песни. С тех пор знаю много украинских песен.

В феврале 43-го немцы в Сталинграде сдались. Мы шли пешком по льду на Волге, и я увидела поток немецких пленных, их гнали на другой берег и дальше на восток, в лагеря. Шла бесконечная вереница людей, они были обмороженные, на ногах — какие-то замотанные тряпками валенки. Картина совершенно жалкая, но жалко их нам не было.

После Сталинграда нас перевели на Первый Белорусский фронт. Мы освобождали Белоруссию, Польшу, потом дошли до Берлина.

В 1944 году я ездила в Москву. Моя радиошкола написала письмо Сталину с просьбой разрешить им на свои средства купить переносную радиостанцию для фронта. Вручить ее они решили своей воспитаннице Тамаре Александриди — то есть мне. Фото, где мне вручают станцию, после войны напечатали в журнале «Радио» с подписью «подвиг ее известен, а где она есть и что с ней стало, — нет».

В квартире жила женщина-немка с двумя маленькими детьми. Как-то старшина принес мне кусок свинины. Я отрезала от своего куска и отдала ей, прямо в руки. Она стала эту свинину мелко-мелко резать, дала ее детям. Но общаться мы с ней не общались — она говорила по-немецки, а я по-русски.

В конце войны мы стояли на окраинах Берлина. В квартире жила женщина-немка с двумя маленькими детьми. Как-то старшина принес мне кусок свинины. Я отрезала от своего куска и отдала ей, прямо в руки. Она стала эту свинину мелко-мелко резать, дала ее детям. Но общаться мы с ней не общались — она говорила по-немецки, а я по-русски.

9 мая тех, кто был свободен от дежурств, посадили в машины и повезли в центр Берлина. Мы ходили по Рейхстагу, гуляли возле Бранденбургских ворот. Вечером были колоссальные фейерверки, стреляли пушки. Я помню, что Симонов читал народу стихи, а Русланова пела песни.

После Берлина нас перевели в Дрезден, а из Дрездена я уехала в Москву. Я демобилизовалась, хотела учиться. После школы хотела пойти на радиофакультет и за неделю до войны поступила в Московский энергетический институт. Учиться продолжила после войны. У меня даже в справках годы учебы написаны — «1941-1951». Получилось десять лет. После войны вышла замуж. Мы с мужем вместе учились в МЭИ, а потом попали в Академию наук, в лабораторию к Исааку Семеновичу Бруку. Мы создали первую в СССР вычислительную машину.

У меня сын и дочь. Есть два внука и правнуки. Все в семье занимаются связью и вычислительной техникой, все — кандидаты наук. Муж – член-корреспондент Российской академии наук. Никаких бизнес-успехов у нас нет — всю жизнь на зарплату.