Иногда единственное утешение — это похоронить по-человечески. «Защищать Россию» публикует монолог Татьяны Шараевой, потерявшей в войне на юго-востоке Украины мужа, и сделавшей все, чтобы найти его тело и устроить похороны, несмотря на препоны и халатность чиновников ДНР.

Меня зовут Татьяна Шараева. Я живу в Донецке больше 20 лет. В 1993 году вышла замуж. В 2014 году началась война, и муж ушел в ополчение. Свой боевой путь он начинал со Славянска. Боевые действия тогда еще не дошли до Донецка. Здесь люди не ощущали того, что происходило в Славянске. Работали рестораны, ночные клубы, и все надеялись, что к нам не придет. У нас началось лишь с аэропорта 26 мая.

Тогда я первый раз попросила, чтобы он ушел из ополчения. Может, это было предчувствие. Он вернулся на пару часов и сказал: «Если бы ты видела, что происходило в Славянске, ты меня бы не просила уйти».

Так он остался на войне, считая «если не я, то кто?»

Они были в Снежном, Шахтерске, Саур-могиле. Погиб он в поселке Латышево Шахтерского района. Когда это произошло, мне позвонили и сказали, что муж был ранен, его увезла бригада «скорой», но они попали под обстрел, и его местонахождение неизвестно. Это было 31 июля 2014 года.

2 августа я поехала искать его. Искала долго и везде. Два дня я ходила по прокуратуре, СБУ, областной администрации. Каждое утро я пыталась добиться аудиенции у наших чиновников. Помогли ребята, которые были в оцеплении, дав номер телефона. Вышел мужчина, который принял у меня заявление на имя прокурора: «Прошу разыскать такого-то».

Однажды я пришла к зданию ОГА, перед которым комендант рассказывал женщине, как по славянским обычаям хоронят наших ребят. Я спросила его: «Кто вам дал право отнимать бойцов у жен, матерей, сестер?» Он ответил: «Вам на второй этаж». Там девчонки меня сразу спросили: «Фотографии смотреть будете?» Среди многих убитых и покалеченных я опознала своего супруга.

Мы обратились в военный госпиталь в Донецке. Нашим делом занималась начальник военно-медицинской службы Наталья Николаевна Леповская с позывным «Стрекоза», которая в грудь себя била, обещая найти и перезахоронить супруга.

29 августа мне было выдано свидетельство о смерти, в котором была указана причина «в результате взрыва». Тело в Донецк не доставили. Жизнь продолжается… двое детей… стал вопрос о том, чтобы доучить старшую. В пенсионном фонде нас послали на территорию Украины, потому что не знают, как оформлять документы. Тогда я стала задумываться: «За что гибнут наши ребята?»

Моя поисковая деятельность началась с ноября.

Мы сидели без зарплат, но, получив первую помощь от профсоюза, я пришла домой и спросила девочек: «На что мы их будем тратить?» Младшенькая Катюшка сказала: «Мама, нанимай машину, и давай искать папу!» Так мы поехали в Снежное.

Я ездила по моргам, разговаривала с судмедэкспертами. С документами был бардак. Погибшие ребята по документам проходили как неизвестные. Кого-то опознавали, кого-то находили родственники, но в журнале было написано еще по-украински «невидомый чоловик» и примерный возраст.

Мне довелось встретиться с командиром подразделения с позывным «Старшина». Я попросила его назвать хотя бы дату смерти мужа. А он не знал. Спросил какого-то солдата. Меня поразило, как командир мог не знать, когда его человек погиб. И когда нам потребовался для получения пенсии документ о том, что муж погиб, сражаясь за Родину, этот «старшина» мне отказал.

По телевизору показывают: когда погибает боец отряда «Легион» или «Спарта», командир стоит и рассказывает, что они помогают семьям и родителям. Мне не нужны миллионы. Но мой супруг пошел именно в Славянск, делил там окоп или оружие с товарищем — у них же автомат поначалу был один на двоих. Почему нельзя было отнестись по-человечески? Человек, который бойца рядом с ним ни во что не ставит, не должен быть командиром.

Однажды прошла информация, что тело мужа доставили в Донецк. Приехала в морг на Калинина. Судмедэксперт меня узнала, хотя через наши морги очень много людей проходило. Когда приехала Наталья Леповская, она очень удивилась: «Как?! Вы еще не нашли? Он же был здесь на сохранении. Его уже похоронили ополченцы…».

Тогда работали несколько кладбищ. С конца ноября я начала объезжать их. Когда на первом кладбище я говорила с чиновником, он ответил: «Вы не обижайтесь, но у нас безродных не хоронят».

Я объездила 20 кладбищ, но, когда мы попали под обстрел, я решила больше не рисковать жизнью водителя, которого я называю «камикадзе», — мы дружим семьями.

В январе я получила очередной отказ от военно-медицинской службы. Я просила, чтобы они дали мне хоть какие-то данные о том, где тело мужа. Тогда я написала заявление на имя министра обороны ДНР Кононова. 12 февраля в день рождения мужа я получила информацию о том, где он мог находиться. Нас жутко тормозило то, что Леповская сказала, что тело в Донецке.

Я подписывала кучу заявлений. Достала фотографии, по которым ходила опознавать тело мужа. Ушла в отпуск с работы. 400 км в день мы проезжали. Лилия Родионова из комиссии по обмену военнопленных мне очень помогла. Мы нашли братскую могилу.

Муж был высокий, крупного телосложения, поэтому мы старались найти нестандартный гроб. Человек, который занимается захоронениями, вспомнил, что 1 августа 2014 года он опускал один нестандартный тяжелый гроб, указав даже, что он в братской могиле пятый с краю.

Так я начала собирать документы на эксгумацию, опознание и захоронение.

Чиновники в Снежном (и прокуратура, и комендатура, и администрация) проявляли сочувствие — по сравнению с нашей администрацией меня это поразило. Они не вставляли палки в колеса, а наоборот помогали всячески.

Чтобы ребята не копали вручную, предоставили экскаватор. Глава Снежного Валерий Хлопейник очень помог со сбором документов. А сейчас на наших донецких чиновников и депутатов никакой надежды нет. Пенсию мне не назначили, компенсации не выплатили — нет никакой стабильности, и я не знаю, как жить с двумя детьми без мужа. У нас никаких прав нет. Мы никто. Отдали самое дорогое, но донецкая власть ничего не делает. Гиви и Моторола (командиры армии ДНР Михаил Толстых и Арсений Павлов — ЗР) обвешаны медалями, как елки, а мне даже никто «спасибо» не сказал — я просто за медаль «За оборону Славянска» расписалась. Есть какое-то наградное оружие мужа, но мне как гражданской не выдают.

30 июня 2015 года прошла эксгумация. Леповскую просили предоставить автомобиль для перевоза тела. Мы вскрыли могилу, опознали тело, позвонили в Донецк. Нам ответили: «Машины не будет. Нет бензина».

Попросили судмедэкспертизу, чтобы нам предоставили пакеты. Июль. Жара. Все с 8 утра работают, приехал следователь. Вопрос стоял только о машине. Я слезно просила Леповскую, чтобы нам дали машину. Решили, что дадут, но заправить должны сами.

Ждали до 8 часов вечера. На машине было написано «Солнышко» — это позывной девушки, которая занимается перевозкой груза 200. Большего оскорбления в жизни я не могу представить. В 11 вечера мне позвонила Леповская: «Вы не отдали деньги за бензин! Я написала рапорт на имя Кононова. Ждите неприятностей!»

Мужа я похоронила. Никаких воинских почестей. Я, старшая дочь, ее парень, наш водитель и моя сестра — ни одного военного на похоронах не было.

P. S. Услышав от «Защищать Россию» просьбу прокомментировать дело Татьяны Шараевой, Наталья Леповская сказала «до свидания» и положила трубку.

SMI2.NET

Рассказать друзьям

Неверно введен email
Подписка оформлена