—

Линия фронта проходила от озера Ильмень до Чудова по реке Волхов. Мы летали ночью — на звездном небе врагу трудно нас обнаружить, а по звездам ориентируешься. А на фоне облаков — как на экране, тебя увидят сразу и собьют быстрее. Мне дали в первый вылет задание — найти и разбомбить артиллерийскую позицию километрах в пяти от линии фронта. Ну, нашел. Небо как раз звездное. Нашли цель быстро, отбомбили. Но как только начали уходить, нас обнаружили и начали бить. Мы снизились, совершили противозенитный маневр и ушли. Я не успел испугаться даже. Перешли через линию фронта на свою территорию и тут уже начали успокаиваться. Я потом понял, когда уже на штурмовиках летал, что это и есть самый опасный момент — когда расслабляешься. Враг-то более опытный был — они уже всю Европу завоевали, знали психологию летчиков. Только расслабляешься — сразу атакуют.

В начале марта наш полк отправили на переучивание на штурмовиках. Я прибыл с полком в Ижевск. Мы почти все лето занимались тренировкой на учебных самолетах. Очень много народу было, поэтому мы не успели и нас отправили переучиваться на станцию Ундол в городок Собинск. Там нас уже обеспечили самолетами, инструкторами. Мы буквально за три месяца переучились. Я еще месяца два поработал в группе по перегонке самолетов на фронт. В феврале 43-го мы получили назначение на Калининский фронт.

У нас в полку один случай был: абхазец, Киазим Агрба, повторил подвиг Гастелло на бомбардировщике. Мог отвести, а он: «Смерть врагам, да здравствует советская Родина!» и врезался в расположение вражеской техники. Это только может россиянин.

Штурмовики являлись основной ударной силой по поддержке наземных войск с воздуха. Средняя продолжительность жизни штурмовика - 8 боевых вылетов. Штурмовику, хоть он и бронирован, при прямом попадании трудно выжить, особенно на малой высоте. Поэтому подняли высоту атаки с 50 до 1000 метров, сзади еще вторую кабину сделали, посадили воздушного стрелка и поставили ему крупнокалиберный пулемет. Тогда легче стало.

На По-2, для сравнения, когда еще вообще ничего не умели и не могли сопротивляться, трудно даже посчитать, какие были потери. Мы все самолеты потеряли. На разведку старались летать только ночью. А к концу войны приловчились так, что уже мало было потерь. Женщины в основном летали. Ведьмами их называли.

В чем суть патриотизма? Русский характер, русская душа, плюс коммунистическо-социалистическая идеология. Синтез этих двух факторов создал цивилизацию, которая воспитала небывалый патриотизм: верность родине, любовь к справедливости, любовь к ближнему.

На высоте на штурмовиках перед атакой уже стрелковое оружие тебя не достанет. Только зенитные орудия малого и среднего калибра. Целесообразна атака с 800 метров, 1000 метров. Первая атака — с пикирования, с углом 30-40 градусов. На выходе из первой атаки бросаешь бомбы прицельно. Вторая атака — ракетные снаряды, пушки, пулеметы. Штурмуешь, обстреливаешь. И так несколько заходов. В последние атаки уже расстреливали врага с бреющего полета. Ну, ты по ним — и по тебе, конечно.

На выходе из пикирования перегрузки хорошие. Темнеет в глазах, поэтому надо владеть оружием. Кто владеет виртуозно техникой, тот знает перегрузки — какие углы атаки, углы разворотов, виражей и так далее. Так, чтобы достаточно было круто, но в то же время не потерять ориентир и сознание. Иногда очередь пулеметная идет-идет-идет по тебе — надо спасаться, тут уже и забыл о нормах. И вместо того, чтобы дать крен 50 градусов, загнул под 90 и потянул ручку посильнее: перегрузка, конечно, сильная — можешь потерять скорость и сорваться. Чем опытнее летчик, чем искусней он владеет самолетом, тем больше шансов остаться в живых, тем больше шансов метко поражать цели.

Башкирам в полной мере присущ русский менталитет. Они по душе, по характеру — такие же как русские. Башкиры со времен Ивана Грозного — вместе с русскими.

Как награждали истребителей, штурмовиков, бомбардировщиков? Прям друг по другу видели, кто как воюет. Видно же в бою. Еле-еле летит или врага поразил, а сам жив остался. Под крылом самолета был фотоаппарат. Он видит, когда нажимаешь кнопку сброса, куда попали бомбы. Пулемет тоже: стреляешь, нажимаешь на гашетке — тоже фотографирует. А попал ли? Уничтожил что или впустую? Учитывали еще, что за человек: честный ли, патриот ли. Ну, и искусный ли летчик. Если во всех отношениях нормальный, то за 50 боевых вылетов (плюс учитывая количество уничтоженной техники и оружия) присваивали звание Героя Советского Союза. Среднее количество в жизни было 8 вылетов. В 45 году подняли требования до 80 вылетов. Но в 45 году уже очень редко стреляли — ослаб противник. Но все же не надо было терять голову. Меня в 45-м как раз чуть дважды не сбили. В 43-м сбили, а в 45-м — почти. Обидно было бы. Зазнайства нельзя допускать.

В 1943-м как раз наш корпус перевели на Западный фронт, на Орловско-Курскую дугу. 27 июля немцы сосредоточили большое количество танков с целью перейти в контрнаступление. Дали задание. Всего 24 самолета, я был последним замыкающим в звене с задачей и по танкам бить, и по зениткам, а если напали истребители — отбивать истребителей.

Тогда еще мы только начинали завоевывать превосходство в воздухе. По количеству и качеству самолетов уже примерно были равны, а зенитки у них, сволочей, сильнее были по-прежнему. Шутка такая была даже на фронте: «кормить маслом немецких зенитчиков и русских летчиков». Кормить маслом — значит, заслуживают. Зенитчики немецкие, а летчики русские. А соломой кормить — русских зенитчиков и немецких летчиков. Сбили меня как раз зенитчики.

В начале атаки увидел серые квадраты — фашистские танки, и сбросили по ним бомбы. Вторую атаку произвели РЭСами, огнем пушек, пулеметов. Но тут началось! Враг будто только опомнился, свирепым стал огонь его зениток, и одновременно напали на нас истребители противника: «Мессершмитты» 109 и «Фокке-Вульф» 190. Нашу группу атаковали восемь самолетов.

Тут уж держись. Надо зенитки обезвредить, а основная задача — бить танки. И танки бей, и зенитки, и отбивайся от истребителей. Стали отбиваться. Надо и маневрировать, и туда успеть, и истребители атакуют. Вот это горячий бой. В ходе этого боя они сбили три наших штурмовика, а мы — три их истребителя.

На выходе из третьей атаки слышу удар сзади. А потом слева и спереди. Мотор заглох, винт остановился. Мне только осталось перевести самолет в планирование. Осмотрелся— ха, немцы, окопы. А у меня высота уже метров триста, не больше. Короче говоря, я не успел оглянуться, вот уже земля! 30, 40, 50, а на высоте семи метров надо же вывести из планирования, надо успеть приземлиться. Около семи метров, я — раз — успел ручку убрать на себя — бух! А самолет-то уже горит, из-под мотора идет пламя. Я быстро вскакиваю и отбегаю метров на десять в воронку. И тут самолет взорвался. Я стал в сторону своих войск отползать. А за мной ползут — не наши, немцы.

Мое село в семи километрах от русского села было. Отец всегда дружил с русскими: вместе родились, выросли. Нечего было делить.

Впереди и по сторонам разрываются снаряды или мины. А летчикам на всякий случай давали с собой две лимонки. Бросил в группу из трех-четырех человек — вроде остановились, попал. Вторая группа приближается — вторую гранату кинул. Решил, что они хотят взять меня в плен. За летчика очень много давали — ценный пленный, много знает. Они все ближе, а у меня остается два-три патрона. У нас правило было — последний патрон посвяти себе, такой закон у летчиков. Только я об этом подумал — удар, искры, потерял сознание.

Через какое-то время открыл глаза — на меня смотрит свой, родной человек в пилотке со звездой. И еще шутит, собака: «Летчик, твоя задача — в воздухе бить врагов, а на земле врагов уничтожать — это наше дело». Это был лейтенант Попов из Нижнего Тагила, почти мой земляк. Командир передового батальона видел все: как мы дрались, как я падал, как за мной погнались немцы. И выслал целый взвод на выручку мне во главе с командиром Поповым. Это была первая такая встреча с врагом нос в нос и глаза в глаза. Я его начал душить, он — меня, свои выручили.

С немцем лицом к лицу я встретился вот единственный раз тогда. И даже не успел понять — ни испугаться, ничего. Все время живое движение мыслей и тела: надо спастись от врага, ползти, бежать. Мысли напряженно работают: как одержать победу над трусостью, как спастись, как врага уничтожить. Не успеваешь даже осознать, что происходит. А вот потооом — елки зеленые! Это же было страшное дело, а ты вышел не только целым и невредимым, но и победителем. И над своими страхами, и над противником.

В России все народности обмениваются опытом, характерами, культурой. Многие российские народы одинаково дышат. Надо сейчас, чтобы русские не допускали национализма. Встречаюсь с этим на каждом шагу — в Москве.

Ну, тут мы слабее были — в какой-то мере можно оправдать, что меня сбили. А вот в 1945-м... 17 апреля повел группу восьми Ил-2 на штурмовку переправы с территории Венгрии на территорию Словакии. Переправа была у города Комарно на левом берегу Дуная. Найти — отштурмовать. Первый удар — очень хорошо, второй удар тоже сильно нанесли. Зениток нет — хорошо. Развернулись, снова заходим, уже беспечность какая-то появилась. Выхожу из пикирования в полном покое и уверенности, что зениток нет. И вдруг гляжу — вереница огненных шаров мелкокалиберных зенитных снарядов. Я не успел изменить положение самолета. Р-р-р-раз — прямое попадание в правую плоскость, ровно с крылом, и сразу второй — раз — консоль отбивает. Самолет переворачивается и падает вниз. Вот-вот скоро земля. Я не могу управлять — тяжело. Еле-еле удается мне вывести из крена и угла планирование. Но чувствую, удержать самолет в нормальном положении будет невозможно. Что делать? Отвязал ремень планшета, привязал им ручку управления к борту к какой-то трубе или крану. Слава богу, самолет в положение вывел. Держится. А группа же за мной идет. Я сразу передал: «Ко мне, все уходим». Чуть-чуть снизился. На бреющем полете ушли, я привел самолет и группу.

Командир полка говорит: «Ты уже родился второй раз в рубашке. Так не должно быть. Ты совершил подвиг, а сам-то понимаешь? Мертвый самолет сделал живым». По законам аэродинамики, с такими повреждениями самолет должен был упасть: консоль повреждена, стык элерона, крыло повреждено. Но посадил. Командир полка обнял: «Молодец!»

Последний вылет у меня был 8 мая. Враг спешно отступает от Брно до Праги. Мне дали задание вести свою эскадрилью. Мы ощущали, что приближается день победы: у нас был начальник химической службы полка, очень здорово знал немецкий язык, и он послушал какую-то радиостанцию не нашу, а там передавали, что скоро будет перемирие подписано. Мы ощущали, но еще не знали. И вот последний мой вылет. Нанес сильнейший удар, совсем никто в ответ не стреляет. Пикирую — спокойно, с удовольствием. Стреляю, попал, горит. Потом — раз! — самолет клюнул. Тяну ручку — не выходит, собака. Наверное, попали. Тяга руля высоты не работает. Что делать? Ага, триммер! Успел, вышел. Когда я выходил из пикирования, винт стал уже рубить верхушки деревьев. Но я успел, вышел и пошел. Еще доля секунды — и был бы там.

В 43-м на земле с немцами встретился, но и в воздухе тоже встречался. Глядишь — неожиданно к тебе пристроился самолет. Елки зеленые, это же немец! Раз, уйти! А он улыбается, палец показывает – во! Шутники. А еще с румыном встречался. Я участвовал в боях Ясско-Кишиневской операции. Там воевали румыны с немцами вместе. И вот мы уже уходим спокойно — вдруг, раз, пристроился и смотрит на меня, улыбается. Я сразу начал было хватать, но он ушел.

С пленным налетчиком разговаривал я как-то, после той же операции. Мы сели на аэродром Бакеу, и туда привели пленных, человек пять. Мы их окружили и смотрели, как они себя ведут. Больше половины немцев понимали, что «гитлер капут». А один нашелся эсэсовец: «Нет, у нас оружие новое, мы победим. Хайль Гитлер!» Не боялся, что его могут пристрелить.

Летчики — своеобразный народ. Они более сложные, с высокой честью и совестью. Более интеллигентные, наверное. Но где вы найдете, чтобы летчик таранил своим самолетом противника? Как наш Талалихин? У нас в полку один случай был: абхазец Киазим Агрба повторил подвиг Гастелло на бомбардировщике. Мог отвести, а он: «Смерть врагам, да здравствует советская Родина!» и врезался в расположение вражеской техники. Это только может россиянин.

Вот как на мигрантов смотрят — они им мешают, все заполонили, так и на меня смотрят — «один из узбеков». Мне становится больно. Мне не нравится, когда чудный народ становится отвратительным. Это же шовинизм, это ненависть.

Мы с ним были друзьями, он был любимцем полка. Он мог уйти и не идти на таран. Шансов спастись было мало, но попытаться уйти он мог — но не стал. Человек был самолюбивый, гордый — просто в таких условиях решил сделать так.

Почему советские люди так смело, не жалея себя, сражались? В чем суть патриотизма? Русский характер, русская душа, плюс коммунистическо-социалистическая идеология. Синтез этих двух факторов создал цивилизацию, которая воспитала небывалый патриотизм: верность родине, любовь к справедливости, к высокому, ко всему человечеству, любовь к ближнему. Этот человек непобедим, он не жалел себя. Если это вновь объединится, Россия будет непобедима. Но если нет — Россию сомнут.

Башкирам в полной мере присущ русский менталитет. Они по душе, по характеру — такие же как русские. Башкиры со времен Ивана Грозного — вместе с русскими. Иван Грозный напал на Золотую орду с запада, а башкиры — с востока. Вместе воевали, и с тех пор башкирские войска всегда воевали на стороне русских. С Петром I — в Азовских походах были. Против Наполеона под Кутузовым. Формально большинство башкир — мусульмане, а по существу они испокон веков были басурмане: верили в силу природы, в силу закона, в силу науки. Так же и я. Мое село в семи километрах от русского села было. Отец всегда дружил с русскими: вместе родились, выросли. Нечего было делить.

В России все народности обмениваются опытом, характерами, культурой. Многие российские народы одинаково дышат. Надо сейчас, чтобы русские не допускали национализма. Встречаюсь с этим на каждом шагу — в Москве. На Урале редко встречался. Из ста русских, может быть, 20, 15 — язвы. А в Москве, наверное, из ста — 30! На войне друг друга на руках носили, в бою защищали. Я для них был свой — родной. И во время войны, и после. Были отдельные случаи, но открыто ничего никто не говорил. И если тогда все относились ко мне с открытой улыбкой, то сейчас — «идет какой-то азиат». Вот как на мигрантов смотрят — они им мешают, все заполонили. Так и на меня смотрят — «один из узбеков». Мне становится больно. Мне не нравится, когда чудный народ становится отвратительным. Это же шовинизм, это ненависть.

У нас был один летчик, тамбовский, Боря Кошелев, который единственный тайком крестился. Один товарищ в лесу увидел и нам рассказал, как за кустами Боря на коленях молится. Мы потихонечку направились к нему, но он уже идет, с виноватым лицом. Короче говоря, один только человек нашелся у нас во всем полку, который верил. Но все равно сбили его, как бы он ни просил там. А остальные — никто не верил, никто не думал. Были, правда, суеверные. Миша, например, Храмушин. В нашем полку было одиннадцать девушек. Как только Миша должен идти к самолету, где стоит девушка, кричит: «Уходи, Таня, оттуда!» Как моряки боялись женщин, так и он. Другой летчик зайцев боялся, как черных кошек. Увидел, как заяц дорогу перебежал, и сразу: «Ладно, я сегодня не полечу». И он же — новое обмундирование если надел, в этот день не полетит на боевое задание. А вот атеистов ярых пули боялись. И вот 99% личного состава не думали, не гадали, не верили. И все они по сегодняшний день так и остались безбожниками.

Героя Советского Союза мне дали после войны, в 1946 году. Смотрели на все: что из себя представляет человек, какие человеческие качества, какой он летчик. Учитывали количество уничтоженной техники. Если у тебя все качества совпадают — значит, ты герой. У меня получилось 134 боевых вылета, а присваивали после 80-100 боевых вылетов. У меня уничтожено 22 танка, 5 самолетов на аэродромах, 9 батарей артиллерии, 450 солдат и офицеров, два железнодорожных эшелона с техникой и оружием, около 50 автомашин.

В 48-м году поступил в Военно-политическую академию имени Ленина. Потом служил на юге, под Москвой, в Грузии, под Курском, на Украине. Под конец служил в Москве, преподавал в Академии Жуковского. Уволился оттуда и с тех пор все время здесь, в Москве.